***
Однажды Чжуану Чжоу приснилось, что он - бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он - Чжоу. Hо вдруг проснулся, удивился, что он - Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он - бабочка, или бабочке снится, что она - Чжоу. Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, Чжоу, и бабочкой непременно существует различие.
***
Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюаньвана. Чериез десять дней царь спросил:
- Готов ли петух к бою?
- Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
- Пока нет. Еще бросается на каждую тень, откликается на каждый звук.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
- Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край.
Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.
-- Почти готов. Hе встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него -- будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. Hа его вызов не посмеет откликнуться ни один петух -- повернется и сбежит.
***
Младенец, родившись, способен овладеть речью и без великого учителя, ибо живет вместе с говорящими.
Встреча Учителя и Мастера
Рассказывают, что однажды Конфуций отправился повидаться с Лао-цзы. Он был намного старше и, конечно, рассчитывал, что Лао-цзы будет вести себя по отношению к нему с должным почтением. Когда он вошёл в комнату, где сидел в молчании Лао-цзы, тот не встал и вообще не обратил на него особого внимания. Он даже не предложил сесть! Конфуций был шокирован таким приёмом. С негодованием он спросил:
— Вы что, не признаёте правил хорошего тона?
Лао-цзы ответил:
— Если вам хочется сесть, садитесь; если вам хочется стоять — стойте. Я не вправе указывать вам на то, что делать. Я не вмешиваюсь в чужую жизнь. Вы свободный человек, и я — свободный человек.
Конфуций был потрясён. Он пытался завести разговор о «высоком» в человеке, но Лао-цзы рассмеялся и сказал:
— Я никогда не видел что-либо «высшее» или «низшее». Человек есть человек, точно так же, как деревья есть деревья. Все участвуют в одном и том же существовании. Нет никого, кто был бы выше или ниже. Всё это бессмыслица!
Тогда Конфуций спросил:
— Что происходит с человеком после смерти?
Лао-цзы ответил:
— Вы живёте, но можете ли вы сказать, что такое жизнь?
Конфуций смутился. Лао-цзы сказал:
— Вы не знаете этой жизни и, вместо того, чтобы познавать её, вы беспокоитесь о той, запредельной. В истории сохранился ещё один вариант встречи Конфуция и Лао-цзы. Конфуций пришёл к Лао-цзы и спросил:
— Что такое добро? Что такое зло? Дай чёткое определение. Ибо человеку необходимо на что-то опираться в своём действии.
Лао-цзы ответил:
— Определения создают путаницу, потому что они подразумевают разделение. Вы говорите, что яблоко есть яблоко, а человек есть человек… Вы разделили. Вы говорите, что человек не есть яблоко. Жизнь является единым движением, а в тот момент, когда Вы даёте определение, создаётся путаница. Все определения мертвы, а жизнь всегда в движении. Детство движется к юности, юность — к зрелости и т.д.; здоровье движется к болезни, болезни — к здоровью. Где же вы проведёте черту, чтобы разделить их? Поэтому определения всегда ложны, они порождают неправду, так что не определяйте! Не говорите, что есть добро, а что — зло.
Конфуций спросил:
— Тогда как можно вести и направлять людей? Как их научить? Как сделать их хорошими и моральными?
Лао-цзы ответил:
— Когда кто-то пытается сделать другого хорошим, в моих глазах это представляется грехом. Чем больше ведущих пытается создать порядок, тем больше беспорядка! Предоставьте каждого самому себе! Подобное положение кажется опасным. Общество может быть основанным на этом положении.
Конфуций продолжал спрашивать, а Лао-цзы только повторял:
— Природы достаточно, не нужно никакой морали, природа естественна, она — непринуждённая, она — стихийна. В ней достаточно невинности! Знания не нужны!
Конфуций ушёл смущённым. Он не мог спать всю ночь. Когда ученики спросили его о встрече с Лао-цзы, он ответил:
— Это не человек, это — опасность. Избегайте его!
Когда Конфуций ушёл, Лао-цзы долго смеялся. Он сказал своим ученикам:
— Ум является барьером для понимания, даже ум Конфуция! Он совсем не понял меня. И что бы он ни сказал впоследствии обо мне, будет неправдой. Он считает, что создаёт порядок в мире! Порядок присущ миру, он всегда здесь. И тот, кто пытается создать порядок, создаст лишь беспорядок.
Два Мастера
Гань-Ин в старину был замечательным стрелком. Лишь натянет лук — и звери ложатся, а птицы падают. У Гань-Ина обучался Стремительный Вэй и превзошёл в мастерстве своего наставника. К Стремительному Вэю и пришёл учиться Цзи-Чан.
— Сначала научись не моргать, — сказал ему Стремительный Вэй, — а затем поговорим и о стрельбе.
Цзи-Чан вернулся домой, лёг под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снуёт челнок. Через два года он не моргал, даже если его кололи в уголок глаза кончиком шила. Цзи-Чан доложил об этом Стремительному Вэю, тот сказал:
— Этого ещё недостаточно. Теперь ещё научись смотреть, а потом можно и стрелять. Научись видеть малое — точно большое, туманное — точно ясное, а затем доложишь.
Чан подвесил к окну вошь на конском волосе и стал на неё глядеть, обернувшись лицом к югу. Через десять дней вошь стала расти в его глазах, а через три года уподобилась тележному колесу, все же остальные предметы казались ему величиной с холм или гору. Взял он лук из яньского рога, стрелу из цзинского бамбука, выстрелил и пронзил сердце вши, не порвав волоса. Доложил об этом Стремительному Вэю. Стремительный Вэй ударил себя в грудь, затопал ногами и воскликнул:
— Ты овладел искусством!
Тогда Цзи-Чан понял, что во всей Поднебесной для него остался лишь один соперник, и задумал убить Стремительного Вэя. Они встретились на пустыре и стали друг в друга стрелять. Стрелы их на полдороги сталкивались наконечниками и падали на землю, не поднимая пыли. Но вот у Стремительного Вэя иссякли стрелы, а у Цзи-Чана осталась ещё одна. Он спустил её, но Стремительный Вэй точно отразил стрелу колючкой кустарника. И тут оба мастера заплакали, отбросили луки, поклонились друг другу до земли и просили друг друга считаться отцом и сыном. Каждый надкусил себе руку и кровью поклялся никому более не передавать своего мастерства.
Даос и судьба
Один даос всем говорил, что может повлиять на свою судьбу. Услышала про это его судьба и явилась к нему в образе старухи с мешком.
— В этом мешке, — сказала старуха, — вся твоя жизнь, а я твоя судьба. Ответь, как ты сможешь повлиять на меня, если я предопределяю дорогу твоей жизни?
Недолго думая, даос схватил старуху, ударил её по голове палкой, отобрал мешок и пошёл своей дорогой.
Верно говорят Спокойные: «Всегда найдётся и третье решение». Кто теперь не поверит даосу, если тот скажет, что повлиял на свою судьбу?
Зеркало
Давным-давно один король построил огромный дворец. Это был дворец с миллионами зеркал. Абсолютно все стены, полы и потолки дворца были покрыты зеркалами.
Как-то во дворец забежала собака. Оглядевшись, она увидела множество собак вокруг себя. Собаки были повсюду. Будучи весьма разумной собакой, она оскалилась, чтобы на всякий случай защитить себя от этих миллионов окруживших её собак и испугать их. Все собаки оскалились в ответ. Она зарычала — они с угрозой ответили ей.
Теперь собака была уверена, что жизнь её в опасности, и стала лаять. Ей пришлось напрячься, она стала лаять изо всех сил, очень отчаянно. Но когда она залаяла, те миллионы собак тоже начали лаять. И, чем больше она лаяла, тем больше отвечали ей они.
Утром эту несчастную собаку нашли мёртвой. А она была там одна, в том дворце были лишь миллионы зеркал. Никто не дрался с нею, вообще не было никого, кто мог бы драться, но она увидела саму себя в зеркалах и испугалась. И, когда она начала сражаться, отражения в зеркалах тоже вступили в борьбу. Она погибла в борьбе с миллионами собственных отражений, окружающих её.
Проводник
В старину жил один проповедник, учивший, как познать путь к бессмертию. Царь послал за ним, но посланец не спешил, и тот проповедник умер. Царь сильно разгневался и собрался было казнить посланца, когда любимый слуга подал царю совет:
— Люди более всего боятся смерти и более всего ценят жизнь. Если сам проповедник утратил жизнь, то как же он мог сделать бессмертным царя?
И посланца пощадили.
Некий бедняк хотел научиться бессмертию и, услыхав, что проповедник умер, стал бить себя в грудь от досады. Услышал об этом богач и принялся над ним смеяться:
— Сам не знает, чему собрался учиться. Ведь тот, у кого хотели научиться бессмертию, умер. Что же он огорчается?
— Богач говорит неправду, — сказал Ху-цзы. — Бывает, что человек, обладающий средством, не способен его применить. Бывает также, что способный применить средство им не обладает. Некий вэец прекрасно умел считать. Перед смертью он передал сыну свой секрет в виде притчи. Сын слова эти запомнил, а применить их не сумел. Он передал слова отца другому человеку, который у него об этом спросил. И тот человек применил секрет не хуже, чем это делал покойный.
Вот так и с бессмертием! Разве умерший не мог рассказать о том, как познать путь к бессмертию?
Зачем тревожиться ?
Некий писец не мог ни есть, ни спать: он опасался, что Небо обрушится, а Земля развалится — и ему негде будет жить. Опасения эти опечалили другого человека, который отправился к нему и стал объяснять:
— Почему ты опасаешься, что обрушится Небо? Ведь Небо — это скопление воздуха. Ты живёшь, дышишь и действуешь в этом небе.
— Но если Небо — действительно скопление воздуха, то разве не должны тогда упасть солнце, луна, планеты и звёзды? — спросил писец.
— Солнце, луна, планеты и звёзды — это та часть скопления воздуха, которая просто блестит. И если бы они даже упали, то никому бы не причинили вреда.
— А если Земля развалится?
— А почему ты опасаешься, что Земля развалится? Ведь Земля — это скопление твёрдого тела, которое заполняет все четыре пустоты. И нет места без твёрдого тела. Ты стоишь, ходишь и действуешь на Земле.
Услышав это, писец успокоился и очень обрадовался. Объяснявший ему тоже успокоился и тоже обрадовался.
Услышав об этом, учитель Мо усмехнулся и сказал:
— Радуга простая и двойная, облака и туман, ветер и дождь, времена года — эти скопления воздуха образуют Небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево — эти скопления твёрдого тела образуют Землю. Разве познавший, что Небо — это скопление воздуха, и познавший, что Земля — это скопление твёрдого тела, скажет, что они не разрушаются? Ведь в пространстве Небо и Земля — вещи мелкие, самое крупное из них — бесконечно и неисчерпаемо. И это очевидно, что опасность их разрушения относится к слишком далекому будущему, но слова о том, что они никогда не разрушатся, также неверны. Поскольку Небо и Земля не могут не разрушиться, они обязательно разрушатся. И разве не возникнет опасность, когда придёт время их разрушения? Услышав об этом, Ле-цзы усмехнулся и сказал: — Те, кто говорит, что Небо и Земля разрушатся, ошибаются. Те, кто говорит, что Небо и Земля не разрушатся, тоже ошибаются. Разрушатся или не разрушатся — я не могу этого знать. Ведь не дело живых знать, что такое мёртвые, а мёртвые не знают, что такое живые. Приходящие не знают уходящих, а уходящие не знают приходящих. Так зачем тревожиться и думать о том, разрушится Небо или не разрушится?
Полезное и бесполезное
Творящий Благо сказал Чжуан-цзы: -Ты всё время говоришь о бесполезном.
—- С тем, кто познал бесполезное, можно говорить и о полезном, — ответил Чжуан-цзы. — Ведь земля и велика, и широка, а человек ею пользуется лишь на величину своей стопы. А полезна ли ещё человеку земля, когда рядом с его стопою роют ему могилу?
— Бесполезна, —- ответил Творящий Благо.
— В таком случае, — сказал Чжуан-цзы, — становится ясной и польза бесполезного.
Ропщущий ученик
Ле-цзы мог легко передвигаться по воздуху, оседлав ветер.
Об этом узнал ученик Инь. Он пришёл к Ле-цзы и несколько месяцев не уходил домой. Он просил учителя рассказать на досуге о его искусстве, десять раз обращался с глубоким почтением, и десять раз учитель ничего не говорил. Наконец ученик Инь возроптал и попросил разрешения попрощаться. Ле-цзы и тогда ничего не сказал.
Инь ушёл, но мысль об учении его не оставляла, и через некоторое время он снова вернулся.
— Почему ты столько раз приходишь и уходишь? — спросил его Ле-цзы.
— Прежде я обращался к тебе с просьбой, —- ответил Инь, — но ты мне ничего не сказал, и я на тебя обиделся. Теперь я забыл обиду и поэтому снова пришёл.
— Прежде я считал тебя проницательным, — сказал Ле-цзы. — Ты же оказался столь невежественным. Хорошо, оставайся. Я поведаю тебе о том, что открыл мне Учитель. С тех пор, как я стал служить учителю, прошло три года, я изгнал из сердца думы об истинном и ложном, а устам запретил говорить о полезном и вредном. И лишь тогда я удостоился взгляда Учителя.
Прошло пять лет. В сердце у меня родились новые думы об истинном и ложном, а устами я по-новому заговорил о полезном и вредном. И лишь тогда я удостоился улыбки Учителя.
Прошло семь лет, и, давая волю своему сердцу, я уже не думал ни об истинном, ни о ложном. Давая волю своим устам, я не говорил ни о полезном, ни о вредном. И лишь тогда Учитель позвал меня и усадил рядом с собой на циновке.
Прошло девять лет, и как бы ни принуждал я своё сердце думать, как бы ни принуждал свои уста говорить, я уже не ведал, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Я уже не ведал, что Учитель — мой наставник. Я перестал отличать внутреннее от внешнего. И тогда все мои чувства как бы слились в одно целое: зрение уподобилось слуху, слух — обонянию, а обоняние — вкусу; мысль сгустилась, а тело освободилось, кости и мускулы сплавились воедино. Я перестал ощущать, на что опирается тело, на что ступает нога, и, следуя за ветром, начал передвигаться на восток и на запад. Подобный листу с дерева или сухой шелухе, я в конце концов перестал осознавать, ветер ли оседлал меня, или я ветер.
Ты же ныне поселился у моих ворот, и ещё не прошёл круглый срок, а ты роптал и обижался дважды и трижды. Ни одной доли твоего тела не может воспринять ветер, ни одного твоего сустава не может поддержать земля. Как же смеешь ты надеяться ступать по воздуху и оседлать ветер?
Совершенство
Свет спросил у Тьмы: «Ты существуешь или не существуешь?» — но не получил ответа.
Вгляделся пристально в её облик: темно, пусто. Целый день смотри на неё — и не увидишь, слушай её — и не услышишь, трогай её — и не дотронешься.
«Совершенство! -- воскликнул Свет. -- Кто мог бы ещё достичь такого совершенства? Я способен быть или не быть, но не способен абсолютно не быть. А Темнота — как она этого достигла?»
Действительно много
Чжуан-цзы увиделся с лусским царём, и тот ему сказал:
— В Лу много конфуцианцев, но мало ваших последователей.
— В Лу мало конфуцианцев, — возразил Чжуан-цзы.
— Как же можно говорить, что их мало, когда по всему царству ходят люди в конфуцианских одеждах?
— Я слышал, будто конфуцианцы носят круглую шапку в знак того, что они познали бремя Небес, -сказал Чжуан-цзы. - - Я слышал, будто они ходят в квадратной обуви в знак того, что познали форму Земли; подвешивают к поясу на разноцветном шнуре нефритовое наперстье для стрельбы в знак того, что решают дела немедленно. Благородные мужи, обладающие этим учением, вряд ли носят такую одежду, а те, кто носит, вряд ли знают это учение. Вы, государь, конечно, думаете иначе. Но почему бы вам не объявить по всему царству: «Те, кто носят такую одежду, не зная этого учения, будут приговорены к смерти!»
И тогда царь велел оглашать указ пять дней, и в Лу не посмели больше носить конфуцианскую одежду.
Лишь один муж в конфуцианской одежде остановился перед царскими воротами. Царь сразу же призвал его, задал вопрос о государственных делах, и тот, отвечая, оказался неистощимым в тысяче вариантов и тьме оттенков.
— Во всём царстве Лу — лишь один конфуцианец? — удивлённо воскликнул царь.
— Вот это действительно много! — сказал Чжуан-цзы.
«За что муравьям такое предпочтение?»
Чжуан-цзы лежат на смертном одре, и ученики собирались устроить ему пышные похороны. Чжуан-цзы сказал:
— Небо и Земля будут мне внутренним и внешним гробом, солнце и луна — парой нефритовых дисков, звёзды — жемчужинами, а вся тьма вещей — посмертными подношениями. Разве чего-то не хватает для моих похорон? Что можно к этому добавить?
— Но мы боимся, — ответили ученики, — что вас, учитель, склюют вороны и коршуны.
Чжуан-цзы сказал:
— На земле я достанусь воронам и коршунам, под землёй пойду на корм муравьям. За что же муравьям такое предпочтение?